«50 лет тому вперед»
«50 лет тому вперед»
Думая об ответственности, которую наше искусство несет перед будущим, нельзя не вспомнить об одной из самых замечательных черт в великолепном облике Владимира Маяковского: уверенной смелости заглядов его вперед, близости его к будущему, огромном даре талантливого провидения, уменье каждый сегодняшний мелочный факт проецировать на фоне грядущего.
Характерно, что для Маяковского революционер это «тот, кто, понимая или угадывая грядущие века, дерется за них и ведет к ним человечество» («Мое открытие Америки»).
Обрушиваясь мощью своего таланта на все, что в нашем быту, в нашей жизни замедляло бег вперед, Владимир Владимирович Маяковский стремился разглядеть людей коммунистического завтра.
Маяковский был подлинным мечтателем в ленинском понимании этого слова. Его любовь к человеку будущего, наследнику всех наших дел, — это не беспочвенная восторженная утопия, не дешевая голубая фантастика: это уверенность бойца, берущего точный прицел, хорошо знающего высоты, которыми надо овладеть.
Начав, как и все ранние футуристы, с огульного отрицания прошлого, Маяковский, пройдя сложный поэтический путь, кровно связав свою судьбу с судьбами пролетарской революции, стал не только поэтом яростного отрицания, но и глашатаем нового.
Каким полноценным, великолепным, свободным от всякой ветоши старого быта представлялся Маяковскому грядущий человек, которому поэт завещал «фруктовый сад своей души» — все самое лучшее, самое дорогое, что зарождалось в его поэтическом воображении. И он рвался навстречу этому человеку, шагал так, что «брюки трещали в шагу», так, что «время сзади ядрами рвалось» и к старым дням лишь «ветром относило… путаницу волос». К ним, к людям будущего, адресовал Маяковский свои последние стихи, обращаясь к потомкам через головы близоруких критиков-литературоведов: «Слушайте, товарищи потомки». В этих потрясающих по силе стихах Маяковский просто и тепло, «как живой с живыми» беседует с грядущими поколениями, зная, что его, никогда не бывшая в найме строка
«Трудом
громаду лет прорвет и явится
весомо,
грубо,
зримо, как в наши дни
вошел водопровод, сработанный
еще рабами Рима».
Чувство огромной ответственности перед будущим заставляло его быть неумолимо требовательным к своей поэтической работе и работе товарищей.
Откликаясь на каждое событие текущего дня, готовый по первому зову двинуть свои стихи на любой участок борьбы, никогда не отказываясь высокомерно от «мелких» тем, Маяковский даже в самых небольших вещах был поэтом большого дыхания. Поэтому даже самые злободневные его стихи надолго переживали даты, которым они посвящались. И это достигалось без всяких потуг писать на вечность. Сроки служения стиха бесконечно расширялись огромной искренностью, политической точностью, безукоризненным качеством и тем чувством ответственности, которое никогда не покидало Маяковского. Его часто тревожил вопрос: отвечает ли работа наших писателей, художников, актеров требованиям времени? «С точки зрения коменданта того интендантства, которое собирает все это искусство, не будут ли эти поставщики через пять- десять лет привлечены к ответственности за поставку явно гнилого сукна?» — грозно спрашивал он в своей речи на диспуте в Малом театре 26 мая 1924 года. И он дрался за высокое качество, за новые методы, которыми нужно подавать в искусстве новые темы, никогда еще не бывшие предметом искусства. Именем будущего громил он на диспутах, в журналах, в стихах, в статьях людей, пытающихся жить в искусстве на готовеньком, идти легкими, проторенными тропками:
«где,
когда,
какой великий выбирал путь,
чтобы протоптанной
и легше?»
Маяковский знал, что нет и не было на свете стран.
«Другой
странам
по сто. История пастью гроба. А моя
страна
подросток, — твори,
выдумывай,
пробуй! »
И он творил, выдумывал, пробовал, никогда не возвращался в уже пройденные пути.
Он мечтал:
«Пройдут
года
сегодняшних тягот, Летом коммуны
согреют лета, И счастье сластью
огромных ягод дозреет
на красных
октябрьских цветах ».
Он видел землю. Он видел людей.
«В родне
отныне
Он предугадывал отношения полов в социалистическом обществе, когда не будет «… любви-служанки замужества,
похоти,
хлебов ».
Какая страстная, громоподобная, всесокрушающая яркость пропитывает его стихи, что он взрывает последние события в нашей новой, проветренной, просторной, ясной жизни:
«… дыханием моим,
сердцебиение,
голосом, всеми острием издыбленного в ужасе
волоса, дырами ноздрей,
гвоздями глаз, зубом, искрежещенным в звериный лягг, ежью кожи,
гнева брови сборами, триллионом пор
дословно всеми порами в осень,
в зиму,
в весну,
в лето, в день.
в сон,
не приемлю,
ненавижу, это все. Все, что в нас
ушедшим рабьим вбито, все,
что мелочинным роем оседало
и осело бытом даже в нашем
краснофлагом строе».
Кажется, не было ни одного темного уголка в нашем быту, куда бы не ударил ослепительный колючий луч «Маяка», как дружески и восторженно, сокращенно и гиперболически звали многие Маяковского.
С безжалостной зоркостью умел рассматривать он пошляков, самодуров, гнусных мещан, какие бы маски они на себя ни надевали.
Перечитайте замечательное сатирическое стихотворение «Общее и мое», где изображен такой Иван Иванович, который, разъярясь, орет кухарке: «Не суп, а квас, который раз, пермячка сиволапая!…» — и давно сократил по штату «за древностью первую жену и вымучивает вторую ревностью…»
Как хлестко высек он молодых людей, пытавшихся прикрыть свою внутреннюю неприглядность поверхностным блеском «изячной жизни». «Даже мерин сивый желает жизни изящной и красивой», — издевался Маяковский над дешевыми франтами, которые считают, «что нельзя без пуговицы, а без головы можно», у которых «для сморкания — пальчики, для виду — платочек».
Бюрократы, подхалимы, хулиганы, антисемиты, разгильдяи, пошляки, приспособленцы, маловеры, политические недоросли, себялюбцы — все эти тормозящие наш бег людишки десятки раз испытали на своих боках тяжелые удары негодующих строк Маяковского. Разве сегодня, когда на основе Сталинской Конституции так широко развертывается демократия в нашей стране, не звучат злободневно сатирические строки Маяковского, посвященные хотя бы бюрократам?
Маяковский любил в своих сатирических вещах сталкивать людей будущего с современными ему обывателями. На фоне будущего, очищенного от всей скверны, с особой неприглядностью раскрывалось обличив некоторых наших современников. «Их двое — разных размеров, но одинаковых по существу», — говорит директор зоопарка будущего в пьесе Маяковского «Клоп», представляя публике воскрешенного в 1979 году гражданина Присыпкина, скончавшегося в наши дни: «Это знаменитый «клопус-нормалис» и… и «Обывателиус-вульгарис». Оба водятся в затхлых матрацах времени… Но «Обывателиус-вульгарис» страшнее. С его чудовищной мимикрией он завлекает обкусываемых, прикидываясь то сверчком-стихоплетом, то романсоголосой птицей… такие птицы свивали гнезда в ложах театров, громоздились на дубах опер, под «Интернационал», в балетах, чесали нога об ногу, свисали с веточек строк, стригли Толстого под Маркса, голосили и завывали в возмутительных количествах и… простите за выражение, но мы на научном докладе… гадили в количествах, не могущих быть рассматриваемыми как мелкая птичья неприятность…»
В пьесе «Клоп» Маяковский использует прием перенесения в будущее отживающего свой век обывателя. В последней своей пьесе «Баня» он сталкивает наших современников с «фосфорической женщиной», явившейся к нам из будущего на машине времени. И здесь это сопоставление, раскрытое в блестящих по остроумию и классической ясности диалогах, убедительно доказывает читателю и зрителю, как много еще нам нужно сделать, чтобы приблизить нашу жизнь к тем идеалам, которые написаны на знаменах нашей борьбы.
Но, восторженно мечтая о будущем, именем его громя наши сегодняшние недостатки, Маяковский с огромной любовью и вниманием отыскивал черты этого будущего в настоящем. Он воспел счастливую жизнь нашей страны в поэме «Хорошо».
«Женщина будущего» взволнованно обращается к нашим современникам, людям нашей страны:
«… Мы шли друг к другу как две бригады, прорывающие тоннель, пока не встретились сегодня. Вы сами не видите всей грандиозности ваших дел… Я с удивлением оглядывала квартирки, исчезнувшие у нас и тщательно реставрируемые музеями, и я смотрела гиганты стали и земли, благодарная память о которых, опыт которых и сейчас высятся у нас образцом коммунистической стройки и жизни. Я разглядывала незаметных вам засаленных юношей, имена которых горят на плитах аннулированного золота. Только сегодня, из своего краткого облета, я оглядела и поняла мощь вашей воли и грохот вашей бури, выросшей так быстро в счастье наше и в радость всей планеты. С каким восторгом смотрела я сегодня ожившие буквы легенд о вашей борьбе — борьбе против всего вооруженного мира паразитов и поработителей! За вашей работой вам некогда отойти и полюбоваться собой, но я рада сказать вам о вашем величии».
И, отбирая людей, которых уже сейчас можно перенести в будущее, «фосфорическая женщина» говорит:
«… Будущее примет всех, у кого найдется хотя бы одна черта, роднящая с коллективом коммуны, — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью. Удесятерим и продолжим пятилетние шаги. Держитесь массой крепче, ближе друг к другу. Летящее время сметет и срежет балласт, отягченный хламом, балласт опустошенных неверием…»
Гордясь своим временем и угадывая будущее, проверяя современников требованиями грядущего, горя огромной и нежнейшей любовью к своей стране, Маяковский своей работой стремился «вырвать радость у грядущих дней».
Мы, современники Владимира Маяковского, с трепетом и волнением перечитываем стихи поэта, который всем сердцем был с сегодняшним днем революции и от него обращал свой взгляд в будущее.
Лев Кассиль
«Смена» № 292, Апрель 1937 г
