— Ну, козыри дивные! Я вам задницы-то развальцую!

Цитаты…………………… ё.

— Фуражка моя где?

— Пл-лавает, товарищ командир!

— Всем доставать мою фуражку!

— Мичман! Это что?

— Рыбка, товарищ капитан второго ранга!

— Вижу, что не сколопендра!

Это что ещё за безобразие? Музыка никакая, а слова про нас, про подводников. Мы из другого теста.

— А что это на вас за корыто, товарищ лейтенант?

— Фуражка, товарищ капитан первого ранга!

— Бросьте ее бакланам, чтоб полную навалили…

— Если Вы к поднятию флага не будете на лодке, товарищ командир Вас мехом внутрь вывернет… и нас тоже.

— Гена… Гена может.

— Экипаж! Срочное погружение!

— А где же наша лодка?

— А мы без лодки!

— Ну, козыри дивные! Я вам задницы-то развальцую!

— А бутылку поставит?

— Две поставит!

— Завалим! Так, у коровы где сердце?

— Слева…

— Ну да, если корову поставить на задние лапы, то слева. А рога у коровы есть… Это плохо…

— В Венецию хочу. Посетить то место, где Отелло Дездемону задушил.

— Правильно. Поднимемся, посетим.

— Он её на Кипре задушил.

— Жаль. Потому что хочется в Венецию.

Кто болеет за «Спартак», у того дела ништяк! «Спартак» — чемпион!

Дорогие американские друзья, распушите свои локаторы, прослушайте бесплатное приложение к нашему телеграфу:

красную облупленную культяпку вам всем на воротник, в чугунном исполнении от Советской власти, чтобы подворотничок не пачкался и башка не болталась. А теперь маленький концерт силами экипажа! (неразборчиво под «Прощание славянки»)

— А ты случайно не хохол?

— А что такое? Нет, я русский.

— Был у нас тут один русский, Чан. А оказался хохол. Из бывших замполитов.

Мир так мало обращал на него внимание, что он считал себя уже покойником.

— Товарищ мичман, а можно?..

— Можно бабу… На, не части.

Мукмамбетов, ты лучший!

— Когда я ему сказал, что хочу стать подводником, он мне дулю показал. «Вот, говорит, тебе, внучок, а не часы! Понял?» И помер дед. А когда он в гробу лежал, я их у него и…

— Чё, спёр!?!

— Ну а зачем они ему там?!..

— Шшш!

— Ну, а зачем они ему там нужны, сам посуди?!

Post scriptum. Что с латинского переводится — смотри ниже, чувак!

— Товарищ командир, мы умрём?

— А как же. Только не щас, а лет через сто, когда старенькими будем.

— А капитан-лейтенант Орлов есть?

— У него день рождения.

— Чё, сегодня?

— Вторая неделя пошла…

Мамкина норка!

За Пицунду и на кукан!

Я прошел сложный путь от сперматозоида до командира подводной лодки.

Гена-янычар…

Он был командиром атомной лодки — атомохода. Небольшого роста, толстенький, он всё время прихрамывал. До конца жизни его мучил тромбофлебит. И ещё у него была ишемическая болезнь сердца. Он задыхался при недостатке кислорода.

— Химик,— говорил он мне,— у тебя не двадцать процентов во втором, а девятнадцать, врёт твой газоанализатор.

Я проверял, и — точно: газоанализатор врал. Это был артист своего дела. Маг и волшебник. Сейчас всё ещё существует категория командиров, которые только в автономках видят смысл своей жизни.

Когда он заступал на вахту, дежурным по дивизии, на разводе начинался цирк. Он инструктировал развод ровно столько, чтоб успеть изречь:

— Я прошёл сложный путь от сперматозоида до капитана первого ранга и посему буду краток.

Помните: чуть чего — за пицунду и на кукан!

Замов он терпеть не мог. И делал он это в лоб, открыто.

Как-то наш зам вошёл в центральный и сказал:

— Вы знаете, товарищ командир, сейчас самый большой конкурс в политическое училище, по семнадцать человек на одно место.

— Конечно! — заёрзал в кресле Янычар.— Каждый хочет иметь свой кусок хлеба с маслом и ни хрена не делать.

После этого в центральном наступила вакуумная пауза, когда каждый молча и тихо занимался своим делом.

Гена-янычар…

Он чувствовал корабль каждой своей клеткой. Он даже угадывал начало аварийной тревоги — перед каждым возгоранием в электросети являлся в центральный пост. Это была мистика какая-то.

А плавал он лихо. Он менял по своему капризу проливы, глубины и скорости перехода, и мы — то крались вдоль береговой черты, то — неслись напролом, на всех парах, в полосе шторма и под водой нас мотало так, как мотает только морской тральщик.

Он мог форсировать противолодочный рубеж на полном ходу, ночью, чуть ли не в надводном положении, и ему всё сходило.

Он рисковал, плавал «на глазок», по наитию, на ощупь, в нарушение всего. В его решениях порой не было ни логики, ни смысла. Но он всегда выигрывал, и мы всегда приходили из автономки необнаруженными, а для лодки это даже важней, чем удачная стрельба.

После похода, на разборе, за такие тактические фокусы ему тут же ставили два шара — и он обижался.

— Да идите вы…— говорил он своим однокашникам, которые давно стали орденоносными адмиралами.

После такого «разбора полётов» он всегда приходил на корабль, устало спускался вниз, предупреждал дежурного:

— Меня ни для кого нет, будить только в случае ядерного нападения,— запирался в каюте и в одиночку напивался.

Его извлекали из недр каюты, привлекали к какой-то ответственности, наказывали или только журили; прощали в конце концов и отправляли в море.

И море всё списывало…

Он здорово ходил в море, Гена-янычар… (с) Александр Покровский «…Расстрелять!»